Воспитание как риск
Вторая лекция в курсе для воспитателей школы «Ла Трачча»
Кальчинате (Бергамо), 19 февраля 2010 г.
Продолжая тему, начатую в прошлый раз, я хотел бы оттолкнуться от двух особенно значимых вопросов, которые я выбрал из полученного мною множества писем. В первом меня просят пояснить, что имеется в виду под «последовательностью идеальной» и «последовательностью этической». В другом одна мама пишет: «Когда я вижу ошибочные и очевидно неверные действия своего сына, его ложь, плохие отметки, нежелание учиться, плохое прилежание, поступки, совершаемые мне назло, различного рода проблемы [в описании угадываются последние классы школы], то мне кажется, что никаких сдвигов нет. Прибегаю к наказанию – он привыкает и к наказаниям; с другой стороны, некоторые его поступки, ложь я в принципе не могу контролировать. Это сложный период, когда есть риск свести отношения к постоянному напряжению, крикам и оскорблениям». Письмо начиналось с того, что эта мама думала, что будет достаточно любви и хорошего примера, а заканчивается вот чем: «Иногда я спрашиваю себя: может быть, я во всем ошибаюсь? Может быть, я должна переживать трудный возраст своего сына спокойнее, принимая его поведение как нормальный путь к взрослению, доверять своему первоначальному методу – любви и хорошему примеру, но страх ошибиться действительно велик».
Без лишних рассуждений позволю себе подойти непосредственно к проблеме страха ошибиться. Для этого вернусь к некоторым вопросам из тех, что были затронуты в прошлый раз. Кратко повторю основные пункты. В первой предпосылке утверждалось, что воспитание – это введение в реальность, то есть свидетельство об определенном способе обращения с вещами, с жизнью, свидетельство о возможности блага, об истине, которую можно познать и полюбить, о красоте жизни. Вторая предпосылка звучала так: «Невозможно утверждать реальность, не утверждая существования ее смысла». Взрослый свидетельствует ребенку о том, что реальность в конечном счете положительна. Далее, в первой главе, «Следование традиции как источник возможной уверенности», говорилось о том, что воспитание заключается в предложении некой положительной гипотезы, которую отец Джуссани называет «гипотезой, объясняющей реальность». Воспитание заключается в том предложении, которое являет собой взрослый. Волей или неволей, сознательно или неосознанно, уже самим фактом своего существования он являет собой предложение. В следующей главе, которая называется «Авторитет: экзистенциальный характер предложения», объясняется, что гипотеза, объясняющая реальность, должна присутствовать в опыте, проявляться в конкретном месте – иначе она представляет собой лишь теоретический конструкт. Что это за конкретное место, где действует, становится доступным, переживаемым на опыте некое положительное представление о жизни? Это авторитет: прежде всего – родители, семья, а потом, по мере взросления ребенка, расширяется и круг взрослых, в пределе охватывающий весь мир. Здесь вводится фундаментальное понятие, на котором я позволю себе остановиться, прежде чем идти дальше, потому что оно представляется мне крайне важным. Это понятие идеальной последовательности. Функция взрослого – последовательность идеальная, а не последовательность этическая. Вдумаемся: в каком смысле ребенок, подросток, ученик нуждается в идеальной последовательности? Это означает, что уверенность того, кто смотрит на тебя, получает от тебя воспитание, исходит из твоей собственной уверенности.
Поэтому лишь одно я могу сказать матери, написавшей мне о своем страхе ошибиться: «Добро пожаловать в наш клуб». Воспитание – нечто настолько великое и таинственное, что тебя не может не охватывать трепет. Но если трепет чувство хорошее, то страх – нет. Ошибки бояться не нужно. По одной простой причине: мы все равно ошибемся. Страх не снизит количество ошибок, а наоборот – мы будем ошибаться еще чаще. Преподаватели прекрасно знают: для того чтобы успеваемость ученика повысилась, он должен избавиться от страха, от паники, которая охватывает при ответе у доски или во время контрольной работы. Страх парализует, делает инертными, беззащитными, пассивными, лишает инициативы. Подобным образом и родитель, и преподаватель, поддавшиеся страху совершить ошибку, уже проиграли в самом начале. Напротив, мы должны быть полны дерзновения, уверенности (не гордости, не самомнения, не претензии на совершенство – они смехотворны), – именно в этом нуждаются наши дети. Их уверенность, твердость характера растет и укрепляется той уверенностью, о которой свидетельствует им взрослый. В этом смысле страх ошибиться опасен; наверное, можно даже сказать, что весь секрет воспитания заключается именно в том, чтобы не бояться ошибиться. Но для этого в нас самих необходима большая уверенность; мы сами должны со всей серьезностью и честностью переживать ту гипотезу, объясняющую реальность, которую мы предлагаем нашим детям и нашим ученикам, – и в этом смысле вся ответственность лежит на нас.
III. Личная проверка воспитательной гипотезы
Перейдем теперь к третьему понятию «Рискованного дела воспитания». Следующий пункт – это «личная проверка воспитательной гипотезы» как условие зарождения уверенности у ребенка. Сначала – традиция, следование традиции, то есть предложение гипотезы; затем – авторитет, место, где это традиция переживается и свидетельствуется. В определенный момент ребенок должен проверить ее сам, лично. Он начинает размышлять, сопоставлять собственные потребности, собственную жизнь: то, что он видит, то, что происходит вокруг него, ребёнок соизмеряет с подсказкой, которую дают ему родители, с их советами, с их ценностями – в общем, с той гипотезой, которую взрослые ему предлагают.
Отец Джуссани выделяет здесь три параграфа. Сначала он обосновывает необходимость личной проверки; затем объясняет, при каких условиях она может осуществиться; в конце описывает ее основные характеристики, ее измерения. Наша сегодняшняя встреча посвящена этой теме, а также понятию «риск», которым завершается глава. Риск – необходимое условие для того, чтобы в воспитательном процессе таинственным образом реализовалась свобода, величайший дар Бога человеку.
1. Ее необходимость
Прочитаю несколько фраз, которыми отец Джуссани выражает свое понимание этой проверки, а также условия и некоторые черты предложения как такового. «Воспитание сегодня не может быть признано удовлетворительным из-за той рационалистической установки, которая игнорирует жизненную вовлеченность как важнейшее условие подлинного опыта истины, а значит – обретения уверенности. Реальность невозможно понять, не живя в ней. Мы понимаем, что живем, ибо действуем. Чем больше мы вовлекаем в дело свою жизненную энергию, тем больше мы осознаем, чем являемся на самом деле. Следовательно, наиболее распространенный недостаток современного воспитателя – поверхностность и абстрактность; слишком часто под воспитанием понимается лишь толкование определенных идей. Но понятное толкование – еще не конец пути, сами по себе толкования абстрактны, чужды человеку; это все еще лишь слова, пустой звук. Необходимо задействовать человеческую энергию, свободу. Эта энергия позволит мне полностью последовать за идеей, мыслительным алгоритмом».
Часто мы, взрослые люди, живем какой-то необоснованной, почти магической верой в слово: нам кажется, что, однажды проговорив нужные понятия, мы уже достаточно сделали для их сообщения другим. Мы считаем, что слова, фразы обладают такой убеждающей силой, что непременно вызовут у молодого человека нужную реакцию – действие или интерес. Я хорошо понял это много лет назад, беседуя с одним из своих учеников, который, говоря о своем отце, с несколько циничной улыбкой произнес: «Знаете, папа думает, что вещи существуют потому, что он так говорит». Человека, столь уверенного в себе, удивляет и даже возмущает: почему все не так, как он сказал? Словно достаточно проговорить какие-то вещи – и твой собеседник уже убежден в верности твоего утверждения. Подобной абстрактности отец Джуссани противопоставляет важнейший принцип: «Понятное толкование – еще не конец пути, сами по себе толкования абстрактны, чужды человеку; это все еще лишь слова, пустой звук». Даже если идеи ясны для меня и я с предельной ясностью предлагаю их другим, основной фактор – интерес и энергия ребенка – еще не задействован; ребенок еще не вовлекает в дело свою свободу, не может полностью последовать за тем, что ему предлагается.
Очень ярко это проявляется в преподавании, это основная болезнь нынешних преподавателей: «Материал я знаю, поэтому мне достаточно один раз его рассказать – и ты должен его усвоить». Но мы забываем об одной маленькой детали: человек ничего не усваивает, если каким-то образом не задействована его свобода. Должна быть некая аффективная причина, некое отношение, интересующее человека, благодаря чему он усваивает то, что ему преподносится. Ни ясность идей, ни самый продуманный способ подачи материала не заставят человека чему-либо научиться. Мы выучиваем что-либо только в контексте определенного отношения. Об этом всегда должен помнить любой преподаватель. Но на самом деле, даже зная об этом, мы почти никогда не задаемся вопросом о том, какого типа отношения выстраиваем со своими учениками. Для родителей это должно быть естественно – но, увы, кажется, что, чем дальше, тем менее естественным это становится даже в семье. Все чаще приходится слышать: «Я все ему объяснил, значит, он должен вести себя соответственно». Это не так: в какой-то момент должен сработать некий механизм, должна включиться свобода. Человек учится только тому, что каким-то образом уже любит. Отношение, качество отношения – это словно клей, за счет которого ты приклеиваешься к тому, что говорит тебе другой человек. Если у ученика складывается ощущение, что учитель совершенно не интересуется им (а зачастую и предметом, который преподает), то у него никогда не родится желания усвоить то, что объясняет ему учитель. Ведь усвоить – значит сделать своим, сделать частью себя…
За счет чего то или иное знание усваивается, «приклеивается» к уму и сердцу ученика? За счет чего то, что ты говоришь своему сыну, усваивается им, «приклеивается» к нему и остается с ним навсегда? Исключительно за счет качества отношения между вами. В конце концов, как и всегда происходит в отношениях между людьми, это вопрос любви. Без любви не бывает усвоения; тем более нет возможности проверить путь, гипотезу, которую предлагает мне другой человек. Если же, напротив, эта пружина срабатывает и механизм включается, тогда и та ценность, которую предлагают мне родители и учитель, становится моей, позволяет обнаружить положительность того, что мне преподается. Поскольку я усвоил некоторый фрагмент знания и теперь проверяю его на своей шкуре, он представляет для меня интерес, определяет мои действия. И, если не станет моего отца или моих преподавателей, это не помешает мне воспользоваться приобретенным знанием в жизни. Но если я сам не испытаю, насколько это знание хорошо и полезно для моей жизни, во мне никогда не родится убежденности. Убежденность рождается в тот момент, когда я на собственном опыте переживаю то, что ты говоришь, то, что ты утверждаешь как благо для меня; только таким образом твоя убежденность переходит ко мне, становится моим опытом, моей плотью и кровью. Здесь то же отличие, что между разговорами о гастрономии и собственно процессом еды. Переживая знания на опыте, ты словно ешь и пьешь их, они становятся твоими навсегда. Человек становится взрослым – в том числе с биологической и физической точки зрения – за счет того, что усваивает часть реальности, делает ее своей; он ест и пьет – и некоторая часть реальности становится настолько неотъемлемой, что входит в состав его растущего и взрослеющего организма. Примерно так же происходит и процесс становления личности: человеку необходимо войти в реальность, в окружающие его вещи при помощи суждения, которое он выносит. Мы вновь и вновь пытаемся сопоставить то, что видим вокруг, возникающие проблемы, события с предложенными нам критериями, и таким образом постоянно проверяем их. Проверяем, пока они не станут нашими, пока заданные кем-то критерии (может быть, правильные и верные) не будут переживаться нами во всей полноте и глубине, которая подчас превосходит ту, с какой переживали их наши родители и учителя, в свое время нам их предложившие. Так в воспитании может произойти тот невероятный феномен, которого все мы ожидаем как чуда, – отец может стать сыном своих детей. Как говорит Данте: «О Дева-Мать, дочь своего же Сына» . Это вершина воспитания: твой сын, перенимая у тебя гипотезу, проверяет ее настолько глубоко, что словно превосходит, опережает тебя; и ты видишь, как он растет, и удивляешься тому, что происходит, и с интересом смотришь на то, как складывается его путь. Ученик превосходит учителя – превосходит в самом глубоком и прекрасном смысле этого слова! Необходимо огромное терпение, чтобы сопровождать детей, совершающих эту личную проверку, чтобы в них возрастала убежденность.
Однако в вопрос об опыте необходимо внести ясность, потому что часто мы сталкиваемся с двусмысленными толкованиями. Самое вопиющее из них: мы называем нейтральным словом «опыт» все совершаемое ребенком. Однако неверно было бы утверждать, что чем больше испробует ребенок, тем опытнее он становится. Эти глупости мы говорим, идя на поводу культуры, в которую погружены. Пример, лежащий на поверхности и понятный всем: сколько девушек должен сменить молодой человек? Если послушать иных наших подростков, то чем больше у тебя было девушек, тем больше опыта ты набрался. Это неслыханное сумасбродство, ведь личные истории многих людей свидетельствуют как раз об обратном: если ты обжегся на целой череде поверхностных отношений, ни в одном из них не дойдя до глубины, то зачастую это мешает тебе выстроить отношения такими, какими они должны быть. Иногда неудачи в личных отношениях преследуют человека всю жизнь. Нередко наша молодежь в двадцать – двадцать пять лет уже имеет за плечами огромный «опыт», состоящий в основном из шрамов, а то и из открытых ран… Напротив, опыт – это настоящая глубина и истина вещи, когда в отношении с реальностью человек доходит до итогового суждения, охватывающего все ее измерения. А наш мир заставляет нас верить, что, чем больше ты испробуешь в жизни, тем больше накопишь опыта и богатства! Словно для того, чтобы выбрать жену, нужно прежде испробовать всех женщин! Если смотреть на вещи так, то суждение всегда будет оставаться в подвешенном состоянии, всегда будет оставаться сомнение: а вдруг моей женой должна стать та, которую я встречу лишь завтра?
Поэтому мы всегда сомневаемся в своих отношениях с реальностью: они не имеют под собой основы, в них нет уверенности. Чтобы познать добро и зло, не обязательно испытывать зло! Если я должен объяснить ребенку, что огонь обжигает, мне вовсе не нужно десять раз прикладывать его ладонь к плите – так он действительно сожжет себе руку! Будет вполне достаточно, если я помогу ему понять, как делать правильно. Время не нейтрально: то, что ты делаешь сегодня, имеет значение в масштабах всей вечности, и сегодня в твоих действиях проявляется или добро, или зло.
Подумаем о том, как мы смотрим телевизор. Ведь не все равно, каким образом мы проводим время в этом море скудоумия и грязи. И я говорю даже не о порнографии! Мы с вами выросли в несколько сексофобной среде, и часто нам кажется, что секс – это единственное зло… Но бывает зло куда более коварное! Нас окружает такая культура, которая оказывает куда более разрушительное воздействие – с психологической точки зрения. Иные фильмы, книги, комиксы разрушают всякую уверенность в реальности и на самом деле сводят с ума! Целая культура создается специально для того, чтобы дети – а значит, будущие взрослые – росли, не имея уверенности в реальности. Однажды один ученик с ужасом в глазах сказал мне: «Знаете, профессор, я боюсь заходить в мамину комнату в темноте». – «Почему? Ты боишься темноты вообще?» – «Да, ведь моя мама может превратиться в кого-то другого!» Конечно, семнадцатилетний юноша, который сказал мне эту фразу, без всякого сомнения, имел определенное психическое расстройство; но в поколении наших детей подобные ощущения распространены гораздо шире, чем вы думаете. Отсутствие уверенности в том, что вещи являются тем, чем они очевидным образом являются, – это один из показателей окружающей нас культуры, и он оказывает самое разрушительное влияние на нравственность и психику наших детей. Такие фразы, как: «Ты не можешь быть уверен в том, что твоя мать – это твоя мать, ведь она в любой момент может стать другой, превратиться в кого-то другого», – отражают ту легкость, с какой дети совмещают реальность и ужас, не различая их и даже не испытывая страха. Если я смотрю фильм ужасов, то действительно испытываю ужас, а для детей это развлечение. Они настолько сроднились с ужасным, что уже не чувствуют ужаса от ужасного. Исчезли параметры суждения об уродливом и красивом, о добре и зле, об истине и лжи. Культура, которую впитывают наши дети, стремится разрушить эти измерения, позволяющие человеку быть человеком, – добро и зло, истина и ложь, прекрасное и безобразное; и вовсе не факт, что эти измерения теперь так же знакомы нашим детям, как нам.
Если мальчик говорит: «Я боюсь зайти в темноте в мамину комнату, потому что мама может оказаться кем-то другим», – то попробуйте представить себе, что значит для него слово «дружба». Если он не доверяет даже своей матери, у него будут трудности с обретением друзей, потому что он никогда не поверит, что друг на самом деле друг. Не знаю, сможет ли он когда-нибудь влюбиться – с такими-то сомнениями в голове! Повторюсь: случай из патологических, но культура, в которую мы погружены, – это действительно культура такого типа, культура разрушительная. В этом смысле наша задача как воспитателей – с ясностью утверждать хотя бы эти фундаментальные опоры; утверждать не словом, а свидетельством. Ведь если ты говоришь: «Это прекрасное, а это безобразное», – абстрактно, в теории, то никому это не нужно. Необходимо утверждать такой опыт, который позволит ребенку идти вперед, в переживание которого мы можем его вовлечь. Сегодня это колоссальная задача: переживать опыт прекрасного, доброго и истинного и свидетельствовать детям о том, что это действительно нечто истинное, доброе и прекрасное, ибо приносит счастье, полноту жизни, положительность, дает силы и смелость. Вот о чем мы должны свидетельствовать нашим детям. И не откладывая, потому что время не ждет. Они уже по уши полны разными ужасами, ими забит их мозг; их мозг забит такими картинками, от которых меня просто бросает в дрожь!
Поэтому я стараюсь им сказать: будьте внимательны! Если вы с головой погружаетесь в ужас, ложь, негативность, это не пройдет просто так, а непременно оставит в вас след. Ты не можешь сказать: «Я умный, все понимаю, поэтому даже если я по четыре часа в день пялюсь в телевизор, ничего со мной не случится». Это вовсе не так! Телевидение оставляет след и в нас, взрослых. Но тем более – в их возрасте, когда впечатлительность сильнее. Нужно объяснять ребятам, почему важно задумываться о том, как они проводят время; ведь если ты часто встречаешься со злом, оно остается и в тебе. Часть того зла, с которым ты встречаешься, остается в тебе; и после нужно время, нужно много времени, чтобы выздороветь, чтобы от тебя отстало все то зло, которое к тебе прилипло. Приведу пример – немного наивный, но все же показательный. Вы когда-нибудь чистили анчоусы? Я обожаю анчоусы, но, когда их покупаешь, в банке много соли, поэтому сначала нужно ополоснуть их под краном, потом удалить кости и залить анчоусы маслом: вкус сказочный! Проблема только в том, что после я еще двадцать четыре часа не могу никому пожать руку, потому что руки пахнут рыбой! Вот, зло прилепляется к тебе – так же, как запах рыбы. И кстати, на этом в Католической Церкви основывается понятие индульгенции. Даже если грех прощен, ты еще не можешь попасть в Рай, потому что до конца не очищен, на тебе еще остался «негатив». А индульгенция – после того, как грех прощен – стирает и то, что осталось на тебе или в тебе от общения со злом, даже если ты очень долго с ним общался. Не думайте, что часы и дни, проведенные во зле, проходят бесследно; они оставляют на нас отпечаток, и мы несем на себе запах этого зла, негатива. Поэтому продуманное распределение времени – вопрос крайне важный.
Иногда у меня такое ощущение, что это зло настолько обосновалось в наших детях, что они уже не способны с ним справиться. Когда один из моих школьников совершил тяжелый проступок, я говорил ему: «Меня не пугает, что ты сделал эту глупость; знаешь, что меня пугает? Что ты этого не замечаешь; не чувствуешь никакой тяжести». Зло живет во всех нас, и если какой-то человек приводит меня в бешенство, мне может прийти мысль: «Я бы его убил». Да, в порыве гнева такая мысль может прийти. Но взрослый, зрелый человек может совладать с этим злом, он способен не позволить, чтобы зло определяло его поведение; его действия определяются чем-то другим. И даже если подобная идея проскочила в мозгу, не она в конечном итоге диктует наши поступки: отношение между мной и реальностью заключено в чем-то ином, в каком-то более обоснованном, более здравом и разумном суждении обо мне самом, о другом человеке и о дружбе между нами. Я приводил этому мальчику более близкий для него пример. Если ты стоишь на тротуаре и мимо проходит прекрасная девушка, конечно, у тебя может возникнуть желание войти с ней в сексуальные отношения; но ведь это не значит, что ровно так ты будешь действовать. Ты не трогаешь ее, потому что знаешь, что это не самый здоровый способ обращения с ней. Идея возникает, но ты управляешь ею ты сам решаешь, как себя вести, и выбираешь наиболее подходящий к данной ситуации тип поведения. Так вот, я хочу сказать, что наши дети уже не такие. Их поколение устроено так, что инстинктивный порыв владеет ими гораздо сильнее, чем должен.
Конечно, зло есть – во мне, в тебе, в каждом из нас; не это удивительно. Удивляет, что они неспособны вынести суждение, что они остаются во власти инстинктивности. Это очень опасно. Ведь сложатся определенные условия, некая цепочка совпадений – и зло одержит над ними верх и станет диктовать уже не только мысли, но и действия. Так случаются все эти трагедии, которые мы видим вокруг: лишняя бутылка пива, пара неосторожных слов – и происходит то, чего происходить не должно никогда… Итак, мы должны переосмыслить свое понимание опыта: вовсе не обязательно пробовать все без разбора. У ребенка есть право на то, чтобы переживать доброе, истинное и прекрасное.
С детьми происходит то же, что и с нами: ребенок, ученик, сын, как говорит отец Джуссани, «понимает, что живет, ибо действует» . Именно в действии человек открывает, кем он является, осознает свой рост, свой вес, выносит суждение о себе самом; именно в действии, то есть в отношении с реальностью, он измеряет себя самого и познает себя таким, какой он есть. Мы не можем полагать, что воспитаем кого-то советами и поучениями, а прочитав поучение, считать свою задачу выполненной и сердиться оттого, что ребенок почему-то к нашему поучению не прислушивается… Мы должны помогать нашим детям лично проверять целесообразность того, что мы им говорим; если ребенок не пытается пережить полученные знания в собственном опыте, в реальности, в жизни, то как ему понять, нужны они ему или нет? Почитайте Евангелие: Иисус – величайший воспитатель, учитель. У него был класс из двенадцати учеников, и среди этих двенадцати были совсем непонятливые; после трех лет обучения одни из них задал Ему вопрос, который вывел Его из себя: «Филипп, мы уже вместе три года, и как Я только тебе не объяснял, но ты так ничего и не понял!» Иисус тоже призывал их проверить целесообразность Его слов. Зачем Он совершал чудеса? Таким образом Он демонстрировал высшую степень целесообразности Своих слов: «Идите за Мной». – «Почему я должен за Тобой идти?» – «Потому что это в твоих интересах». – «А как я пойму, что это в моих интересах?» – «А закинь сети».
«Что Ты такое говоришь, мы трудились всю ночь и не видели ни одной рыбешки». – «Закинь сети». – «Ну что ж, посмотрим». И вытащили сеть с рыбами которых было «сто пятьдесят три» (Ин 21, 11), и чудом было даже то, что сеть не прорвалась. Тогда им в голову закралась мысль: может, и действительно стоит за Ним пойти. Те пять тысяч людей, что следовали за Ним, были голодны, и Он, волнуясь о них, говорит: «Дайте этим бедным людям что-нибудь поесть». У них ничего не было – никто с утра не сходил в магазин. «Что делать?» – «Приготовь две рыбки, и мы всех накормим!» И еды на всех хватило. Первым, что заставляло людей задуматься о целесообразности слов, которые Он говорил, были чудеса. Все чудеса были такие; и ровно такие же Он давал им объяснения: «Царство Небесное подобно человеку, который находит в поле сокровище; если он человек не глупый, он никому об этом не расскажет, а пойдет и продаст все, что у него есть, и купит поле вместе с сокровищем. Царство небесное подобно жене, отыскавшей потерянную драхму». «Царство небесное, отношение со Мной, которое Я вам предлагаю, полно жертв [Он действительно говорил всем: «Возьми крест твой и следуй за Мной»], но оно совершенно выгодно, это выгода в чистом виде, попробуйте». И чтобы показать, как реализуется эта выгода, Он творил чудеса.
Мы же, к сожалению, в силу ошибочного, извращенного воспитания зачастую отождествляем благо с законом, с действиями, обязательными для выполнения. Все говорят: «Делай так, потому что так нужно, ты должен так поступать, потому что так поступать необходимо», – и в конечном итоге воспитательный путь отождествляется с правилом, с законом, в то время как христианство – это избавление от закона, освобождение от нормы и от правила! Полнота целесообразности и соответствие собственным интересам – вот что должен иметь возможность открыть молодой человек.
Например, когда мы говорим детям о грехе, мы всегда описываем его как нарушение закона. Но грех – это то, что нецелесообразно для тебя, в то время как в твоих интересах поступать иначе. Своим ученикам я приводил этот пример: «Представьте, что вы готовитесь к классной поездке: вы с нетерпением ее ожидаете, и вот наступает этот день, вы проведете вместе целую неделю, как это будет прекрасно… Вы хотите, чтобы весь класс был в сборе, чтобы в поездке участвовали все ваши друзья; но вдруг, когда вы уже собрались у автобуса и готовы к отправлению, выясняется, что одного вашего одноклассника не хватает. Вы думаете: куда он пропал? Наконец кто-то звонит ему домой и выясняет, что ваш друг упал с лестницы и сломал себе ногу. И все говорят: “Как жаль!” Вот, грех – это такое же “как жаль”: тебе жаль, что ты не можешь сделать что-то великое и прекрасное, что-то благое». Так мы сами должны ощущать грех – и тогда сможем сказать об этом нашим детям. Даже не сказать, а (не устану повторяться) показать, прежде всего, в нас самих; ведь значимость человека в том, что проявляется в его действиях, именно в действии становится видно, что для человека дорого. Наше свидетельство проявляется, в первую очередь, именно в каждодневных поступках: распределение времени, денег, сил, порядок в доме, отношения… Ведь наши дети смотрят на нас постоянно. Выноси суждение о реальности, живи ею как следует – и ты свидетель. Потом ты можешь и говорить о ней, и объяснять, что грех состоит не в нарушении правила, за которым следует наказание (подобная извращенная и развращающая логика обычно достигает результата, обратного желаемому). Мы должны передать детям взгляд на грех как на меньшее благо. А зачастую, наоборот, мы сами видим в нем скорее приобретение, чем потерю. Понимаете, какая революция в нравственном воспитании наших детей? Но прежде всего, революция должна произойти у нас в голове, в том, как мы воспринимаем и переживаем проблему добра и зла – в супружеских отношениях, в классе, на педсовете…
Если твое предложение – правила, то дело твое гиблое. Выдержать всех правил невозможно, потому что правила – это такой извращенный механизм, который порождает все новые правила и новые их нарушения. Правила превращают жизнь в ад, и вся педагогика, основанная на правилах, – это ад, из которого дети стараются сбежать. Добавлю: и хорошо, что сбегают! Правило – это самая очевидная характеристика язычества, к которому мы вернулись и в которое вновь и вновь впадаем. Иисус пришел освободить нас от правил и научить нас тому, что, конечно, они могут быть полезны для чего-то, но в первую очередь – для жизненной связи между человеком и реальностью: «Не человек для субботы, а суббота для человека». Он Сам признал, что правила прекрасны: «Я ничего не изменяю в законе, закон остался в целости; но если вы просите меня выразить его в сжатом виде, в виде одной заповеди, Я скажу, какая это заповедь: люби Бога, люби ближнего, смотри на реальность положительно, открывай ее бесконечную благость». Вот новый закон, принесенный Иисусом; закон, на котором основаны две тысячи лет цивилизации. И сейчас мы видим, что эта основа постепенно исчезает, потому что мы вновь возвращаемся к правилам, к рабству закона. Быть рабом закона очень опасно, потому что это значит становиться рабом тех, кто пишет закон, то есть власти: когда мы пользуемся правилами как язычники – в школе или дома, мы рискуем выдать за само собой разумеющуюся нашу любовь к детям, но на самом деле мы предлагаем детям себя как хранителей закона, священников, первосвященников закона и правил.
Если мы говорим детям: «Грех – это обида, нанесенная Богу», – мы говорим правду, то же самое говорится в Катехизисе Пия X: «Грех – это тяжелая обида, нанесенная Богу». Но проблема в том, что обида, нанесенная Богу, – это обида, нанесенная мне самому. «Совершающий грех есть раб греха», – говорит Иисус. Совершающий грех поступает против себя самого. И в этом нужно отдать себе отчет – на собственном опыте, в повседневной жизни, в том, как мы живем, а значит, и в свидетельстве, которое мы передаем своим детям. Грех – это умаление того, что могло бы быть. «Знал бы ты, сколько теряешь, поступая так!» Однажды мне довелось увидеть в одной студенческой квартире на стене икону Богородицы Ченстоховской, а прямо за ней висел календарь – из тех, где изображены полуобнаженные красоты. Нужно уметь объяснить, почему тебе жаль смотреть на этот календарь, а не на Богородицу. Если ты говоришь, что это грех, «потому что это плохо», человек тебя не поймет, а будет лишь упорствовать. Но если ты ему скажешь, что, поступая так, он что-то теряет, потому что любовь, связь с женщиной, сексуальные отношения – прекрасны, если проживаются согласно своей истине, тогда он поймет. По крайней мере, понять это он в состоянии. Если ты объясняешь ему, что это грех, ты сам должен уметь свидетельствовать: если смотреть на отношения с женщинами так же, как смотрят на них собака или кошка, то многое теряется. Такой подход может его задеть. И тогда пятнадцатилетний подросток – рассеянный, каким заставляет его быть культура, в которой он живет, – прислушивается к тебе; и твои слова приносят плод, ведь ты предлагаешь ему на собственной шкуре, в собственном опыте проверить некоторый критерий. В этом смысле он на самом деле может осуществить проверку гипотезы, которая со временем (и при наличии терпения с твоей стороны) может стать его убеждением.
Именно на таком уровне отец Джуссани предлагает взрослым сопровождать своих учеников, молодежь в проверке целесообразности их предложения. В определенный момент он добавляет: «Если с четырнадцати лет…» Прошу вас, позвольте мне сделать небольшое отступление. Я думаю, что сейчас нужно начинать отсчет даже раньше – и не потому, что дети сейчас развиваются быстрее, вовсе нет! Ведь только кажется, что они развиваются быстрее, чем раньше. Я всегда говорю своим ученикам: ваши прадедушки казались не такими взрослыми, как вы. Помню, как моя бабушка, глядя на нас, говорила моему папе: «Смотри-ка, ишь какие взрослые, – потому что мы не лезли за словом в карман, когда надо было ответить. – Мы-то в свое время были тихие-тихие». И кто знает, почему в том поколении восемнадцатилетние юноши и девушки были уже сложившимися взрослыми людьми, а моя бабушка, в тридцать лет оставшаяся вдовой (это было время войны и голода), поставила на ноги шестерых детей, на всю жизнь привив им невероятную твердость и уверенность. Нынешние так называемые «взрослые» дети в тридцать лет все еще тянут за собой нераспутанный клубок подростковых проблем; а значит, что-то здесь не так. С другой стороны, сегодняшним детям действительно приходится встречаться раньше с некоторыми проблемами. Подростковый период растягивается в обе стороны: если раньше он длился три или четыре года, то сегодня – тридцать-сорок. Он раньше начинается и тянется до бесконечности.
Но, так или иначе, к восемнадцати годам личность уже сложилась. Я всегда говорю своим ученикам: в двадцать лет вы уже решили, что будете представлять собой в жизни; потом что-то, конечно, может еще измениться, но структура личности, сформировавшаяся на втором десятилетии жизни, останется с вами навсегда. Вот почему это действительно решающий период. Это годы, когда зреют личные убеждения, закладывается та психологическая уверенность, которая позволяет нам взрослеть; эта уверенность основывается на гипотезе, которую предложили нам взрослые и осуществление которой мы видели в них. Единственное замечание: не нужно строго разграничивать возрастные периоды. Динамика воспитания, которую мы пытаемся описать, начинается с рождения, с материнской утробы, и не заканчивается никогда: свобода – столь великая тайна, что она может позволить нам в шестьдесят-семьдесят лет пустить по ветру все накопленное, совершить радикальные изменения в положительную или отрицательную сторону. Однако выделяется период, когда этот переход происходит более очевидным образом – по крайней мере, в том, что касается основных конфликтов, и это подростковый возраст, юность.
Итак, вернемся к тексту. «Если начиная с четырнадцати лет и далее никто настойчиво и систематически не помогает ребенку увидеть связь между данностью (традицией) и жизнью, то новый опыт, с которым он сталкивается, создает предпосылки к тому, чтобы занять одну из трех позиций, враждебных христианству: безразличие («какая разница»), традиционализм или противостояние. Воспрепятствовать формированию подобных позиций в определенном возрасте можно лишь способствуя опытному переживанию данности в сопоставлении со всеми аспектами и составляющими жизни». Подумайте, что требуется от воспитателя: он должен быть постоянно «в действии», должен быть активным, полным инициатив. Воспитатель – первый, кто идет в атаку, он никогда не остается пассивным, никогда не думает, что дети повзрослеют сами по себе – словно достаточно обеспечить их какими-то мелочами, может быть, даже только материального плана, поместить их в определенные условия нормальной жизни, а там они станут взрослыми самостоятельно. И когда мы замечаем, что детей вырастили не мы, а вырастил их мир, то бывает уже слишком поздно, уже запущены необратимые процессы… С самого начала – с момента рождения или входа в класс – воспитатель либо есть, либо его нет; и если он есть, он проявляет инициативу, потому что взросление и личная проверка учеником предложенной гипотезы вплоть до опытного переживания ее высшей целесообразности не суть самоочевидные вещи.
Напротив, «современный менталитет, – продолжает Джуссани в “Рискованном деле воспитания”, – к сожалению, учит подростка следовать за вещами лишь в меру его собственной прихоти. Поэтому любое “наличие” чего-либо – позитивное присутствие реальности, существование вещей – рассматривается как повод для утверждения собственных целей, собственных схем; повод, за которым вовсе не обязательно следовать до самого конца. Таким образом, там, где это присутствие не соответствует заранее определенным целям (то есть предрассудкам), целый хор из “а если”, “но” и “однако” скрывает под собой отсутствие готовности к истине и благу и подлинной любви к ним. Так распространяется страх и странная неспособность молодых людей положительно утверждать бытие». Думаю, это самое совершенное определение, каким только можно охарактеризовать жизнь наших детей: странная неспособность положительно утверждать бытие и распространяющийся страх, потому что весь современный менталитет учит не слишком вдаваться в реальность. Именно поэтому слов недостаточно, необходима связь с жизнью. Необходимо, чтобы то, что воспитатель говорит и стремится передать, было в наличии сразу же, с самого зарождения отношения, с самого начала. Для родителей – с момента рождения ребенка, для преподавателей – когда они входят в класс: твои слова должны сопровождаться неким реальным предложением, действием, в котором подросток может увидеть подтверждение твоих слов. Без задействования свободы человека не существует его “я” и не начинается воспитание.
Следует вместе с отцом Джуссани констатировать, что мы живем в мире, который говорит совершенно обратное: чем меньше ты входишь в реальность, чем меньше устремляешься в глубину вещей, чем меньше принимаешь всерьез окружающие тебя обстоятельства, среду, с которой тебе приходится встречаться, тем счастливее ты можешь быть; поэтому – не лезь вон из кожи, не напрягайся лишний раз. Как часто, увы, эта формула и для нас, родителей, становится формулой воспитания! Правда, скорее не воспитания, а растления по отношению к тому порыву, которым, слава Богу, природа наделяет наших детей для встречи с реальностью. Тяга к любознательности, к взаимодействию с вещами в определенном возрасте пробуждается в наших детях по природе, а культура, при невнимательности с нашей стороны, этот природный порыв очень быстро урезает и убивает, и ребенок уже к двадцати годам может постареть и впасть в полудеменциальное состояние. Как часто мы пособничаем этому менталитету (может быть, неосознанно – иначе это было бы настоящее преступление): так происходит всякий раз, когда ребенок со всей присущей его возрасту энергией, бьющей через край, устремляется внутрь вещей, а мы кричим ему: «Притормози!» (что практически тождественно циничному «это пройдет»), – а потом: «Подумай сейчас об учебе». Было бы куда лучше, если бы он начал меняться здоровым образом, если бы у него развивался здоровый интерес к важнейшим жизненным вопросам.
Конечно, такой процесс изменения может быть болезненным, неприятным, но в утешение могу сказать вот что: часто дети выставляют себя хуже, чем они есть на самом деле, нарочно перегибают палку, говорят вещи, которых совершенно не думают… Они настолько уверены в отношениях с родителями, что используют их практически как помойное ведро, куда сливают всю свою горечь, ненависть и зависть. Я часто удостоверялся в этом, говоря кому-нибудь из своих детей: «А сейчас посмотрим, действительно ли ты так думаешь. Есть хороший способ это проверить: позови своих друзей и повтори перед ними то же, что сказал при мне. Сделаешь так – поверю». Никто ни разу не позвал никого из своих друзей. Ведь они понимали, что несли чушь, и им было стыдно повторять ее перед друзьями. А тебе твой сын говорит всякую ерунду с такой уверенностью, с такой наглостью, что, конечно, хочется надавать ему подзатыльников! Но все потому, что он уверен в тебе.
Следовательно, так называемый «подростковый кризис» – самое прекрасное и здоровое, что только может произойти с ребенком; об этом периоде Иисус сказал: «Если не будете как дети, не войдете в Царствие Небесное». Если вся ваша жизнь не будет кризисом (в положительном смысле слова – непрерывной потребностью, чтобы Тайна бытия вошла в сегодняшнюю жизнь), если вы не полны вопросов, порыва, устремленности в жизни, то не войдете в Царствие Небесное, то есть не будете причастны истине вещей.
Поскольку сами мы, может быть, утратили этот вопрос, этот порыв, эту устремленность, то уже не признаем ее за благо и в наших детях; мы пугаемся того, что они в кризисе, кричат и выходят из себя по каждому пустяку, суровы и непочтительны, не могут остановиться. И что мы им тогда говорим? «Все пройдет! Подумай сейчас об учебе! Вот увидишь, три-четыре года – и ты, как и я… тоже впадешь в идиотизм!» Это максимум того, что мы осмеливаемся им предложить! Конечно, мы не говорим дословно так, но смысл-то зачастую именно таков, что твой сын думает: «Чем становиться таким же идиотом, как ты, и жить так всю оставшуюся жизнь, пойду-ка я лучше сделаю какую-нибудь глупость!»
«Когда ты вырастешь, то поймешь…»: ты осознаешь, что вопросы твои наивны, что жизнь – это не то, что ты о ней думаешь, она трудна, в ней нужно бороться, зарабатывать деньги… Вместо того чтобы поддерживать порыв свободы и целеустремленность наших детей, подобная двусмысленность разъедает их. И я считаю, что это одно из самых страшных преступлений, которые происходят в воспитании. Я говорю о преступлении, потому что это на самом деле тяжкая ошибка – не ощущать как нечто положительное тот вопрос, который, слава Богу, природа в определенном возрасте вкладывает в наших детей и который может позволить нам самим стать моложе. Не в том смысле, чтобы стать как они, попав в то двусмысленное положение, в котором оказывается отец, покидающий дом вслед за взбунтовавшимся сыном; но сопровождать их вопрошание, ощущая его принципиальную тождественность нашим собственным вопросам. Современный менталитет, который учит молодых людей следовать за вещами только до какого-то предела и не советует слишком сильно вдаваться в обстоятельства, действительно ведет к леденящей душу неуверенности в положительности бытия, к цинизму, отчаянию, а также к анорексии и всем остальным психическим и соматическим проявлениям этой неуверенности, столь широко распространенным в настоящее время. Наши дети словно растут в этой неуверенности перед лицом реальности, без опоры и ориентира.
Как происходит процесс понимания? Необходимо, чтобы ум, ясная мысль каким-то образом открыли единство и положительность того, что нам предлагается; и далее, если мы хотим, чтобы предложение действительно переросло в убежденность, нужна любовь – отношение, проверенное в жизни, в реальности, в том порыве, который обычно в определенном возрасте подталкивает ребенка устремиться ко всему окружающему его бытию. Итак, для того чтобы способствовать формированию убежденности, воспитание, с одной стороны, должно ясно и решительно предлагать всеобъемлющий смысл вещей, а с другой – неустанно подталкивать подростка к сопоставлению этой гипотезы со всем тем, что он делает в жизни (с каждой встречей, с каждым событием, с каждым аспектом жизни), к личному опыту, к жизненной проверке, к собственной проверке. Ясность идей – это еще не воспитание: идеи могут изменяться под влиянием самых разных поверхностных факторов с утра до вечера и с вечера до утра; суждение же, плод опыта, остается навсегда.
2. Ее условия
Необходимая проверка полученного предложения, как говорит отец Джуссани, осуществляется при выполнении трех условий: она должна происходить в среде, носить общинный характер и совершаться в свободное время. Кратко рассмотрим каждое из этих условий.
а) В среде
«Первое условие для того, чтобы подросток мог проверить свою гипотезу, – помогать ему действовать согласно идеалу в его среде. Ничто так не ранит и в конечном итоге не губит человека, как отсутствие поддержки для подхода к среде с необходимой ясностью и решимостью». Что имеется в виду под средой? Среда – это, прежде всего, место, где человек живет, то есть школа: основная среда жизни ребенка – это школа. Каждый Божий день, за исключением воскресенья, он проводит там по пять часов, а если действительно учится, то и все семь-восемь. Он выходит утром из дома – и весь день его отношение с реальностью протекает в этом месте, в среде, где он проверяет гипотезу, которую предлагают ему родители. «В этом аспекте на семье и школе лежит столь важная ответственность за убеждения молодого человека, что их непроницаемая и часто неосознанная легкомысленность просто недопустима».
Мы считаем «средой» и внешний мир, который уже проник в наши дома. Как часто мы должны задумываться об иллюзорности убеждения, что, поскольку наши дети пользуются Интернетом, имеют доступ ко всему, то им доступно вселенское знание, а потому и вся вселенная. Это вопиющая ложь. Будем остерегаться этой иллюзии – говорю это как преподавателям, так и родителям. Как-то раз одна моя бывшая ученица, девятнадцатилетняя девушка, позвонила мне в волнении: «Франко, мне надо поехать на одну встречу в Милан». – «И в чем проблема?» – «Я никогда не была в Милане, а мне сказали, что там надо будет ехать на метро, как мне быть?» Совершенно нормальная смышленая девочка, если дать ей в руки компьютер, она способна сдвинуть горы; но поехать в Милан она не в состоянии. Этот аспект нужно учитывать: теперь существует разделение между миром воображаемого, которым полны умы наших детей, и реальным миром, разделение разрушительное с точки зрения познания. Ты думаешь, что познаешь целый мир, живя в Интернете, ты можешь узнать, где находится тот или иной город в Америке, смотришь в режиме онлайн вручение премии Оскара. Но в действительности ты не знаешь ничего, потому что в девятнадцать лет ты не в состоянии поехать в Милан, а услышав название соседней деревни, начинаешь гадать, в Венесуэле это или в Бангладеше, в то время как она в пяти километрах от твоего дома.
Причиной этой ситуации является очень серьезная проблема: воздух, которым дышат наши дети, среда, со всех сторон их окружающая, на первый взгляд настолько универсальные и открытые перед всей реальностью, зачастую ядовиты, ибо полны ложных и надуманных образов. Умы наших детей забиты воображаемым – программами, сериалами, мультфильмами, где герои всегда имеют в себе нечто неординарное, исключительное. Будь то положительные герои или отрицательные, супермен или певец, звезда или какая-нибудь ведьма, вдумайтесь, уже с трех, четырех, пяти лет головы наших детей полны воображаемых образов. И что это значит? Что к пятнадцати годам они уже не переносят реального. То, что есть у них в жизни: их городок, семья, друзья в кафе, эта невыносимая школа, эти книги, по которым нужно учиться, – кажется им совершенно банальным, пустым, недостойным жизни. Чем неординарным, необычным я могу похвастаться за день? Ничем. Мой день – сборище всего самого банального, пустого, глупого и невыносимого, что только можно себе вообразить. И тогда поиск неординарного становится ужасным искушением. И неприязнь к невыносимой рутинности жизни может перерасти в неприязнь к себе самим, в психологические расстройства и разного рода болезни. К влиянию среды нужно проявлять огромное внимание, поскольку она способна ослабить в нас энергию, потенциал связи с реальностью. «Сегодня как никогда среда, понимаемая как ментальный климат и образ жизни, владеет инструментами столь деспотичного вторжения в сознание». Не думайте, что я вижу что-то демоническое в новых технологиях; Интернет – прекрасное изобретение, и компьютер тоже очень полезная вещь. Не хочу на этом даже заострять внимание; я лишь пытаюсь донести одну мысль: среда, понимаемая как мир, который нас достигает, проникая в наши дома и в наши школы, сегодня как никогда владеет инструментами деспотичного вторжения в сознание. «Сегодня как никогда основным воспитателем (или растлителем) является среда во всех ее проявлениях. Поэтому кризис, во-первых, состоит в том, что воспитатель не отдает себе отчет во влиянии этой среды (и таким образом, может быть, неосознанно становится ее соработником); и во-вторых, кризис – в нехватке живости воспитания, что не позволяет с достаточной силой бороться с негативностью среды, поскольку воспитатели остаются привержены схематично традиционным, формалистским традициям, а не движутся к обновлению вечного искупительного Слова в духе новой борьбы».
Это борьба. И в этой борьбе со средой и ее негативным влиянием мы должны с решимостью сопровождать подростка в его личной проверке. Мы должны с решимостью занять позитивную позицию. Просто сказать: «Не смотри телевизор!» – недостаточно, ведь среда проникает в его ум в любом случае, просачивается через щели, впитывается вместе с воздухом, которым мы дышим. И то, что входит, уже не выходит! Об этом нужно помнить и в те моменты, когда ты показываешь своему трехлетнему сыну мультфильмы Уолта Диснея… Хотя я всегда дарю своим детям в день Святой Люции подписку на «Микки-Мауса», я его ненавижу: это мир без отцов, без учителей, без воспитателей. Там только влюбленные, дяди и племянники, а настоящей семьи нет.
В общем, мы всегда должны быть на посту. Горе тем родителям, которые рассуждают так: «Ну и что плохого?» Они уже потерпели крах, они уже проиграли. Если с самого рождения ребенка ты руководствуешься в его воспитании вопросом «ну и что плохого?» – ты уже проиграл, на твое место придет среда, потому что ты бездействуешь. «Ну и что плохого?» не может быть вопросом воспитателя; его вопрос – «что в этом хорошего»? Что я могу предложить своему сыну в данный момент? На что смотрит мой сын? К чему он привязывается, что хорошего я ему предлагаю? «Что хорошего?» – вот первый вопрос отца, критически подходящего к той среде, где растет его сын. Размышляя в терминах «что в этом плохого?», он уже потерпел поражение, он уже передоверил своего ребенка среде в самом разрушительном смысле. Каким образом у наших детей может родиться ощущение, что повседневная жизнь действительно может перестать быть банальной, что каждый день может стать исключительным? Если этого не происходит с нами, то как они смогут обнаружить исключительность жизни – папы, мамы, преподавателей, дня, проведенного в школе, своего собственного существования, как они смогут проверить, что стоит жить на свете? Когда Иоанн Павел II был в Норче, он одной краткой фразой описал все дело бенедиктинцев – монахов, чьи имена нам теперь неизвестны, но чей медленный и терпеливый труд (они вскапывали землю, возводили стены, прокладывали каналы, строили мосты) постепенно изменил лицо Европы. Папа сказал: «Обыденность должна была стать подвигом, а подвиг – обыденностью». Этот вызов обращен сегодня к воспитанию, и мы должны его принять. Мы сами должны ощущать свою жизнь как подвиг, как нечто великое, нечто невыразимо доброе, что способно тронуть и подвигнуть на что-то и наших детей. Так мы поможем им увидеть зарождение исключительности их жизни, их опыта, осознать единственность и неповторимость их самих, и они не окажутся во власти ощущения серости, бесполезности, мимолетности своей жизни, им не придется искать прибежища в «виртуальных раях».
б) В общине
Второе условие: эта проверка должна носить общинный характер; одного твоего свидетельства уже недостаточно. И раньше было недостаточно только семьи – даже самой святой и совершенной, но сегодня это особенно. Твой сын должен ощущать твое предложение как часть того мира, который живет иначе, нежели та среда, что находится перед ним. Приведу один пример. Когда мой сын Андреа учился в одном из последних классов школы, он задал мне вопрос: «Папа, а ты действительно учишь нас нормальной жизни? Меня вот что волнует: ты объясняешь мне какие-то вещи, я тебе верю, ты меня убеждаешь, и мне даже нравится то, как я живу с тобой, мамой и братьями; но весь мир идет в другую сторону. Ты уверен, что прививаешь мне умение жить в этом мире, не останусь ли я потом, как рыба, выброшенная из воды, неспособная находиться в мире?» Помню, как долго мы с женой думали об этом – ведь вопрос действительно серьезный. Как мы можем привить нашим детям представление о том, что гипотеза, которую мы им предлагаем, на самом деле доступна? Они должны увидеть, что не только папа и мама отчаянно пытаются противостоять всему миру, а существует целый мир, который так и устроен: у нас есть много друзей, которые живут тем же, чем и мы, есть много хороших людей, на которых стоит смотреть, есть учителя, за которыми стоит следовать. И все это отражается на том, как мы распределяем свое время, каких гостей приглашаем в дом, на что тратим деньги, куда едем в отпуск, – ведь мы хотим показать детям, что мир велик и, каким бы он ни был злым, в нем есть на что посмотреть. Есть то, о чем говорят папа и мама, плюс к этому есть наша школа La Traccia (если, конечно, ты доверяешь школе); если ты ведешь эту борьбу – день за днем, участок за участком, статья за статьей, то далеко не все равно, имеешь ли ты в лице школы союзника или противника. И как в этом отношении драгоценна возможность иметь такую школу! Эта борьба – удел не только рыцарей, борющихся с ветряными мельницами. Твой сын должен видеть, что предложение, с которым ты обращаешься к нему, уже воспринимают всерьез многие, и именно поэтому ты распахиваешь двери дома своим друзьям и начинаешь водить сына туда, где он может увидеть, что доброго, прекрасного и великого есть в нашем мире.
Например, как-то раз в День всех святых мы предложили детям: «Почему бы нам не навестить какого-нибудь святого? Ведь это день святых». Мы пошли тогда в гости к одному мальчику, которого все они знали; он был болен и умирал действительно как святой (после о нем даже написали книгу ), и я был поражен, потому что мои дети познакомили меня с этим святым человеком. Вот, таким образом у тебя могут возникнуть идеи по поводу того, как творчески подойти к пространству дома, как распорядиться деньгами или временем. Многое нужно сделать, многое нужно увидеть, ведь если бездействуешь ты, то в дело воспитания вмешается среда – и твой сын чем-то да обязательно заполнит свои мозги: либо тем, что предлагаешь ему ты, либо чем-то другим. Ты, воспитатель, должен быть на посту, у тебя должно быть столько предложений, что не хватит и дня, чтобы реализовать все твои великие задумки, не хватит недели, не хватит отпуска (а как часто, напротив, время отпуска – это величайшая тоска, которая убивает детей).
Так мы оказываемся еще перед одним интереснейшим вопросом: открытость перед миром и всем тем положительным, что в нем есть, перед свидетелями нашего времени, подход к выбору книг, к чтению газет, к включению или выключению телевизора – все это подразумевает во взрослом человеке некоторое решение. В конце встреч, подобных нашей сегодняшней, мне часто задают вопрос: если это так, кто воспитает нас, взрослых? Кто воспитывает тебя? Чему ты позволяешь себя поражать, воспитывать, что значит для тебя, отец, мать, учитель, не упускать из поля зрения истину, благо, прекрасное? Что значит, что в течение дня тобою движет привязанность к чему-то великому, к тому, что делает великой твою жизнь? На что ты смотришь, за кем ты идешь? Невозможно воспитывать кого-либо, если ты сам не получаешь постоянного воспитания: воспитатель – это прежде всего воспитуемый, тот, кто позволяет себя воспитывать. «Что только истинно, что честно, что чисто, о том помышляйте», – говорит апостол Павел (ср. Фил 4, 8); сначала это должно стать предметом мысли в вас самих, и уже после – в ваших детях.
Мы будем способными к этому, только если не будем одни! Было бы нестерпимо грустно, если бы на вопрос сына «Кому ты принадлежишь? За кем ты идешь? Ты, отец, мать, учитель, хочешь убедить меня следовать за тобой, а сам ты за кем идешь?» – вам пришлось бы отвечать, что на самом деле ты не идешь ни за чем и ни за кем. Ты не можешь не выбрать кого-то или чего-то, чему ты принадлежишь со всей преданностью, смелостью и устремленностью, на какую только способен.
Таким же образом нужно сообщать ребенку красоту Церкви. Не существует «Церкви вообще», можно говорить о том или ином способе принадлежности к ней. Когда ты рассказываешь о Церкви своему сыну, он должен ясно представлять себе лица твоих друзей, встречи, на которые ты ходишь, слова, которые ты употребляешь, книги, которые ты читаешь, людей, с которыми ты делишься своими деньгами и которых как-то поддерживаешь; у него перед глазами должна быть некая история, хотя бы небольшой ее фрагмент. Если мы хотим, чтобы Церковь стала частью действительно значимого предложения, она должна иметь конкретные, точные очертания, она должна поддаваться опытной проверке; «Церковь вообще» никто никогда не встречал и не проверял.
Церковь – это словно длинный-длинный поезд. Приходилось ли кому-нибудь из вас когда-нибудь ездить на «поезде вообще»? Никогда и никому. Садясь на поезд, ты попадаешь в определенный вагон: это твой способ садиться на поезд. Или ты остаешься на перроне, или, если ты все же решаешь отправиться в путь, тебе нужно выбрать определенный вагон, купе: это твой способ ехать на поезде. Поезд длинный, в нем есть вагоны разных типов, и каждый находит свое место и едет в своем вагоне. Поезд такой длинный, что ты не видишь локомотива – а это Сам Иисус Христос. Да, поезд длинный, локомотива не видно, но поезд идет – и поэтому ты готов поклясться, что локомотив есть и отлично работает. Поезд идет, народ Божий растет и продвигается вперед во времени и в истории; но присоединиться к нему можно только войдя в определенный вагон. И если ты говоришь сыну: «Поедем со мной!» – ты должен сказать ему: «Сядем в этот вагон, он нравится мне больше других». Это касается всех предложений, которые мы делаем нашим детям: или они доступны для проверки (конкретной, деятельностной, жизненной), или эта часть реальности, эта позитивная гипотеза, которую мы им сообщаем, настолько обща и абстрактна, что им нет до нее никакого дела. Думаю, слова отца Джуссани об общинном характере проверки нужно понимать именно так.
в) В свободное время
Третье и последнее условие: свободное время. «Предложение, неспособное заинтересовать молодого человека в его свободное время, по-человечески неприемлемо, узко». К воспитанию нельзя подходить как к своего рода катехизации, когда вся проблема свободного времяпрепровождения сводится к тому, чтобы дети вели себя спокойно, не совершали плохих поступков. Необходимо ясно и без недомолвок подойти к ребенку с ответственным предложением принять всерьез определенные ценности – именно в то время, которым он распоряжается по своему усмотрению. Понимая это, молодые люди принимают предложение; дело взрослого – серьезность в постановке задачи. «Через деятельность, вдохновленную идеалом, протекающую в свободное время, подросток научится следовать своей гипотезе и в остальных ситуациях, где это следование усложняется давлением необходимости». Почему я говорю, что это гениальная догадка? Потому что в ней заложен важнейший педагогический и психологический критерий: «В этот переходный период любое проявление нетерпеливости со стороны воспитателя, идет ли речь о школе или о семье, является безосновательным и обнаруживает абстрактность и непонимание присущей воспитанию динамики».
Не будьте нетерпеливы, закон воспитания – любовь, у нее свои сроки; воспитание измеряется терпением, добродетель воспитателя – терпение, потому что нужно время, чтобы истина, реализовавшаяся в одном фрагменте жизни, охватила ее целиком. Невозможно требовать от ребенка, от подростка всей полноты вовлечения сразу, она приходит постепенно (мы и во взрослом возрасте не всегда на это способны…). В предложение уже включена эта полнота, эта итоговая цель воспитания – но развитие происходит постепенно. Дальше отец Джуссани добавляет: «Поэтому совершенно не имеет под собой оснований призыв к усердию в школьных и домашних делах как приоритетных по сравнению со свободным временем, которое для него уже связано с идеалом». Этот призыв звучит примерно так: «Сначала возьмись за учебу, а потом уже будем говорить обо всем остальном; делу время, потехе час». Мы часто говорим подобные нелепости словно самоочевидные вещи, но они только разрушают. Поступать нужно наоборот. Случается, что кто-нибудь из родителей приходит ко мне и рассказывает, что сын не учится, не хочет больше ходить в школу; однако из беседы я узнаю, что, когда ребенок принимает решение сам, то есть речь идет о его свободном времени, он ведет себя вполне ответственно, держится чего-то истинного, доброго, великого. Глупо говорить ему «делу время», потому что воспитательный процесс и психологическая динамика подразумевают обратное. Ты узнаешь, что у твоего сына, который в данный момент ненавидит школу, есть интересный друг, ты знаком с ним и знаешь, что он хороший человек. Сын, конечно, ведет себя просто ужасно, не хочет учиться, делать домашние задания, не хочет делать вообще ничего, с ним невозможно найти общий язык, обязанности по дому для него каторжный труд – но с этим другом он с удовольствием общается. (Я говорю именно о друге, а не о подруге. Проблемой подруг в этом возрасте я бы вообще не задавался; сегодня девушка запросто может стать могилой воспитания – и детям приходится это объяснять, приводить доводы. Все мы знаем, влюбленность – самое прекрасное, что только есть в мире, но всему свое время. Пустота жизни все больше снижает ту возрастную планку, когда у юноши появляется девушка, и наоборот. Но этой связью молодые люди пытаются заполнить абсолютную пустоту, а когда они обнаруживают ее и во влюбленности, впадают в глухое отчаяние. Необходимо предупреждать их: имейте в виду, такой механизм не работает!) Если я вижу, что мой сын привязан к хорошему мальчику, и понимаю, что его компания ему полезна, чего мне ни в коем случае не следует делать? Заставлять его ощутить противоречие между его выбором, касающимся свободного времяпрепровождения, и обязанностями. Самой страшной ошибкой было бы сказать ему: «Нет, ты не будешь общаться с этим мальчиком, пока не исправишься, пока не начнешь учиться, слушаться маму… » Это просто кошмарно! Что сделает мудрый родитель? Будет всеми силами держаться за это отношение, потому что оно может стать той возможностью, которая постепенно, словно под давлением, проникнет во всю его жизнь.
Как часто мы совершаем эту ошибку – противопоставляем единственную положительную гипотезу, имеющуюся у наших детей, тем обязанностям, которые они должны выполнять; и в итоге получаем не выполненные обязанности, а озлобленность вселенского масштаба, и к тому же отнимаем у них единственную возможность для личной проверки. Напротив, хороший воспитатель внимателен к тому, что происходит в свободное время, какой выбор его сын или ученик совершает ответственно – ведь именно в этой аффективно значимой точке может родиться новое начало. Если у моего сына есть умный друг, тем более – если это его близкий друг, или родственник, или священник, или преподаватель, и если я понимаю, что мой сын переживает непростой период, то я молюсь каждый вечер, чтобы он не потерял эту связь, чтобы их дружба укреплялась, – и тогда то, что вышло через дверь, сможет вернуться через окно. По мере того, как будет крепнуть значимое для него отношение, он сам сможет постепенно (тут нужно время и терпение) восстановить для себя значимость учебы, почтение к семье, уважение к отцу и матери; не наоборот.
3. Ее измерения
Последний пункт, лишь кратко намеченный: отец Джуссани говорит о том, в каких измерениях протекает личная проверка. Это крайне интересный вопрос, потому что он связан с тем, о чем мы говорили в самом начале, – с тем, что наше сердце и сердце наших детей по природе желает познать истину и творить добро, стремится с течением времени достичь красоты, положительности и величия жизни. Отец Джуссани подчеркивает: проверка должна проходить во всех измерениях, должна соответствовать измерениям каждого человеческого действия, то есть иметь три характеристики – быть делом познания, привязанности и уверенности в будущем (в настоящем, а потому и в будущем). Вера, надежда, любовь.
а) Культура
Как именно выражается в ребенке это стремление к познанию, любви, красоте и благу? «Причиной для того, чтобы приложить усилия к проверке гипотезы, предложенной воспитателем, должно быть то, что она предлагается как полное объяснение всего, конечный смысл жизни, мира и истории. Всякого рода скептицизм и энциклопедичность, диктующие взгляд на культуру как на нечто лишь материальное, не в силах дать жизнеспособное объяснение каждого фрагмента реальности; порождаемый ими фидеизм, вытесняющий религию и веру за рамки культуры, не объясняет реальность и не отвечает на возникающие проблемы, оставляя в молодом человеке холодность и враждебный настрой». Должна быть гипотеза. Какой ответственности это требует от нас! Вдумайтесь: если проверка, которую должен осуществлять ваш сын, касается культуры как таковой, то есть подразумевает сопоставление со всем, то кто научит его этому, если не родители, учителя и школа, переживающие ее на собственном опыте? Где он научится сопоставлять все с предложенной ему гипотезой, чтобы понять, истинна ли она?
б) Милосердие
Второе измерение проверки состоит в том, что необходима безграничная любовь – в самом исходном смысле этого слова. Необходимо помогать детям любить то, что они встречают, с почтением относиться ко всей реальности, любить вещи, любить себя самих и все, что их окружает. Любви, как вы прекрасно знаете, нельзя научить на словах, о ней можно лишь свидетельствовать; если ты желаешь, чтобы другой человек любил что-то, ты должен словно взять его на буксир. Твоя привязанность, любовь к реальности настолько сильна, что ты словно втягиваешь в эту область позитивности все, что встречаешь, – и в первую очередь своих детей и учеников. Ты вовлекаешь сына или ученика в привязанность к реальности, которую переживаешь сам, чтобы он тоже мог понять ее. «Понять» этимологически означает присоединить, приложить к себе. Когда ребенок понимает нечто (то есть некое знание словно приклеивается к нему, становится его собственным), – это происходит именно благодаря привязанности, любви, положительному ощущению бытия. Вот в этом первом положительном движении перед лицом реальности их нужно сопровождать, к этому их нужно воспитывать, об этом нужно терпеливо свидетельствовать.
в) Миссия
В завершение отец Джуссани говорит о «миссионерском измерении». Он утверждает: предложение не может быть истинным для тебя, если не истинно для всего мира. Предложение, гипотеза, которыми ты живешь, должны касаться всего мира, быть «кафоличными» – не оставлять ничего за своими пределами, временными или пространственными. Для нас всегда было важно, чтобы наша школа поддерживала и углубляла отношение со Сьерра-Леоне. Мы дорожили тем, чтобы была такая школа, для которой важно, что происходит в Сьерра-Леоне, месте, забытом людьми, но не Богом; ведь это значит, что ребенок учится в школе La Traccia, но в ней содержится весь мир – по крайней мере, она стремится быть открытой всему миру. Именно в этом смысле наша школа является католической: ничто из существующего в мире не считается неважным, ничто из того, что по-человечески значимо, не ощущается как чуждое. Вот что значит, что в основе воспитания должна лежать кафоличность, открытость миру. Насколько подобная открытость помогает воспитанию, поддерживает его!
IV. Риск, необходимый для свободы
Четвертое и последнее понятие: риск, необходимый для свободы. Свобода требует, чтобы воспитатель пошел на риск. Почему это слово дает название всей книге? Потому что в конце концов на нем все сходится. За всем тем, о чем мы сказали (измерения, условия, чему уделять внимание, а чему нет), наступает тайна – свобода другого человека, сына, ученика. А значит, воспитание всегда подразумевает риск, таинственность, непредвиденность; нет ничего должного и само собой разумеющегося. Риск необходим для свободы, и полностью полагаться на свободу другого – самый сложный и леденящий душу шаг. Потому зачастую мы прибегаем к более простому пути – правилам: если мне удается их навязать, я считаю, что уже выполнил свою задачу как воспитатель. Но напротив, я делаю из ребенка марионетку, человека, неспособного к жизни, который соблюдает правила, но не имеет своего критерия свободы, своей убежденности: я вырастил его рабом, марионеткой – а ведь мы не хотим, чтобы наши дети росли как рабы. Поэтому мы желаем сдаться перед свободой, пойти на риск, на этот ужасный риск, которому посвящена притча о блудном сыне – самая прекрасная евангельская притча о воспитании. У отца – самого Бога – двое сыновей, и младший (может быть, тот, на которого отец смотрел даже с большей нежностью, как часто происходит с младшими детьми) приходит к нему со словами: «Ты, конечно, молодец, в жизни ты всегда поступал правильно, но только мне нет до того никакого дела; отдай мне мою часть состояния, а я пойду развлекусь с девушками. Да, я хочу выбросить свою жизнь на помойку, да, я хочу разрушить себя самого». Отец отпускает его, позволяет, чтобы сын действительно рискнул и испил до дна свою свободу. Обычно мы невнимательно прочитываем эту притчу, нам сразу кажется, что она закончилась хорошо – ведь сын в конце возвращается! Но какая драма совершилась между его уходом и возвращением! Что должен был пережить отец! Ведь Иисус указывает на него как на идеал воспитателя.
Что, должно быть, испытал отец, слыша, как сын говорит ему: «Я собираюсь растратить свою жизнь, буду жить со свиньями», – ведь это верх позора, худшее из худшего для еврейской культуры… Отец его отпускает. Какой была бы наша первая реакция? Одно из двух. Либо самая инстинктивная, гнев: «Что ты себе позволяешь, только попробуй, ты не выйдешь из этого дома!» – авторитарный путь, последовав по которому, мы уже можем считать, что потеряли сына (мы можем жить под одной крышей, и при этом нас разделяют космические дистанции, ребенок для нас уже потерян). Либо – более модная сегодня тенденция – отец становится другом сына, раздумывает минуту-другую и решает: «Я пойду с тобой, смогу следить за тем, что с тобой происходит; в конце концов, я еще молод, совсем недавно я тоже был в твоем возрасте…» И в какой ситуации оказывается бедный блудный сын? (Так мы еще лучше понимаем, что такое эта пресловутая «идеальная последовательность» в родителях. В чем состоит величайшая задача отца – который может ошибаться всю жизнь и жить как собака? Оставаться на месте!) Поскольку отец продал все, чтобы пойти за ним, в тот день, когда сын, поняв, что ошибся, что вел себя как глупец, решает вернуться (он знает, что ему есть куда вернуться), он встает, оборачивается назад… и понимает, что его отец вместе с ним! И этому несчастному юноше хочется застрелиться – ведь у него отнята всякая возможность вернуться, быть прощенным; он приговорен к самому ужасному отчаянию, потому что возвращаться ему некуда. Задача же отца, его следование за идеалом состоит в том, чтобы оставаться дома.
С болью, терзанием в сердце – отец остался дома. Может быть, в течение многих лет он день за днем смотрел вдаль из самого высокого окна (в Евангелии говорится, что отец видит возвращающегося сына издали – и, скорее всего, отец продолжал отчаянно ждать его возвращения не пару недель, а годы), и вот – он видит его на вершине холма и бежит ему навстречу. Он был дома. И тот факт, что отец остался, сохранил свой дом, стоящий на твердой опоре, тот факт, что есть отец и мать, – единственное, что позволяет надеяться, что воспитательный путь свершится, несмотря на все ошибки, предательства, капризы и отказы подросткового и юношеского возраста. Можно надеяться на свершение долгожданного блага, только если взрослый остается, если дом пребывает на месте; ведь если дома больше нет – это на самом деле крах, сын лишен надежды, лишен прощения. Чтобы жить, мы нуждаемся в прощении, а значит – в месте, куда можно вернуться. Отец блудного сына пошел на риск, и мы тоже не избавлены от риска – ни преподаватели, ни родители, если мы на самом деле хотим воспитывать. Конечно, если мы хотим штамповать сериями солдатиков – это другой вопрос. Но если мы любим свободу наших детей и наших учеников, никто не избавит нас от риска, нам придется прожить его до конца.
Закончить сегодняшнюю беседу мне хочется тремя замечаниями. Первое: слава Богу, у нас есть понятие о заслуге – католическое и христианское. Кто видел фильм телекомпании RAI о блаженном Августине , знает, какую роль в его жизни сыграла мать – святая Моника: ее сын был отпетым злодеем, а стал великим святым. Меня поражает, что подобные истории я встречаю по всей Италии и по всему миру. В основном нас учат этому именно мамы, такая идея присуща по большей части им: я отдаю всю жизнь ради своих детей, отдаю жизнь ради своих учеников – и пусть все сложится так, как пожелает Бог. Даже когда кажется, что все обращается неудачей, я уверен: приношение моей жизни Богу имеет смысл в силу понятия заслуги, присущего самому Богу, Который заслугами Своего Сына спас все человечество. Таким же образом моя сегодняшняя жертва, заслугами Марии, может привести моего сына ко спасению.
Обращусь еще к двум письмам, которые произвели на меня большое впечатление. В одном говорится: «Теперь для меня уже поздно». Вы не можете так говорить, никто из нас не имеет права так говорить! Я знаю многих родителей, переживающих тяжелые, болезненные ситуации в отношении с детьми. Но никогда никто из нас не может сказать: «Уже поздно». Мы – как старый Никодим, который приходит к Иисусу ночью, стыдясь, и говорит Ему: «Уже поздно, я стар», – и Иисус отвечает ему, что это не так, что можно начать все заново (как дети, которые спрашивают: «Папа, возможно ли начать все заново?»). «Иисус, возможно ли родиться заново, может ли такой старый человек, как я, вновь выйти из чрева матери?» Иисус ответил ему: да, возродиться можно – и это дар Святого Духа. Воспитатель всегда в борьбе. Сердце матери может быть пронзено злом ее сына, однако она никогда не отступится, не скажет: «Все, меня больше ничего не интересует», – что бы ни произошло. Ее сын – до последнего вздоха ее сын, и она верит, и молится, и надеется, и борется, чтобы что-то произошло, чтобы что-то вернуло его на верный путь. Так же и учитель именно о самом сложном из своих учеников, который приводит его в отчаяние, говорит: «Я не оставлю тебя до самой последней минуты самого последнего дня учебного года, ты – мой, и я здесь для тебя, я не отступлюсь. После ты будешь поступать как захочешь, как продиктует тебе твоя свобода; но я здесь до последней секунды самого последнего урока». Взрослый, воспитатель просто никогда не может сказать: «Для меня уже поздно», – таких слов не должно быть и в помине!
Последнее замечание рождается от вопроса: «Создается ощущение, что в повседневной жизни господствуют алчность и эгоизм, так что добиться своего и продвинуться в жизни и карьере могут только самые хитрые. Как, видя все это, а также болезнь, страдание и смерть, мы можем продолжать надеяться на что-то доброе, утверждать положительную гипотезу?» Как, видя самое очевидное зло – болезнь, страдания и смерть – утверждать перед своими детьми надежду на благо? И здесь мы возвращаемся к началу. У тебя, взрослого, должен быть настолько великий и верный опыт этого блага, что ты – в силу того, что ты видел, в силу того, что видели твои глаза, слышали твои уши и осязали твои руки, не в силу твоих религиозных фантазий, а в силу того опыта, который ты сам пережил, взрослея, – будешь в состоянии хотя бы прошептать, может быть, стиснув зубы, стыдясь и краснея перед своими детьми: «Знаешь, это возможно, клянусь тебе, что это возможно, для меня это возможно». И путь, описанный святым Франциском в «Славословии творений» , возможен. Сначала в твоей жизни должна произойти встреча, перед тобой должен быть учитель, кто-то, кто показывает тебе эту возможность. Но потом вся жизнь становится положительной встречей с реальностью – настолько положительной, что вовлекает людей, братьев, и даже замечая все существующее зло, она способна его обнять. Блаженны те, «что Тебя ради обиды прощают, / Горечь и скорбь с терпением сносят». В конце святой Франциск говорит такие слова, которые могли быть придуманы только в христианстве, каких не существует ни в одной культуре и религии мира: «Хвала тебе, Господи мой, за сестру нашу Смерть». Мы можем знать, что смерть не последнее слово, что побеждена даже смерть, и потому мы можем обнять любое страдание силой этого всепобеждающего блага, силой окончательной победы. Думаю, в таких условиях мы действительно можем подходить к воспитанию вместе, помогая друг другу.
1. Данте Алигьери. Рай, Песнь XXXIII, 1.
2. Ср. Религиозное чувство, с. 42-44.
3. В Бергамо, как и во многих других районах Италии, сохранилась древняя традиция, согласно которой подарки приносят не Дед Мороз или Младенец Иисус, а Святая Люция. Таким образом, дети получают подарки в ночь с 12 на 13 декабря.
4. Nicola Fambri, Ne vedremo delle belle. Lettere agli amici, Itacalibri, Castelbolo¬gnese 2007.
5.Фильм «Святой Августин», режиссер Кристиан Дюгуэй. Телекомпания RAI, 2009 г.
6. «Песнь о солнце, или Славословие творений» святого Франциска Ассизского цитируется в переводе Сергея Аверинцева (Итальянская поэзия XIII-XIX вв. в русских переводах. – М.: Радуга, 1992. – С. 8-11).
